Макс ХАГЕН
"Фонтанка.ру",
11 марта 2010 г.
оригинал лежит здесь
Сегодня
в российской музыке – заметное событие: солист легендарного «Аукцыона»,
создатель многих и неизменно ярких музыкальных проектов Леонид Фёдоров
представляет на сцене Мюзик-холла новый альбом «РАЗИНРИМИЛЕВ»,
записанный с маститыми американцами Марком
Рибо и Джоном
Медески. Фёдоров снова обратился к стихам Велимира Хлебникова
– на этот раз в основу альбома легла целая поэма «Разин», написанная
сплошь палиндромами. О результатах пока можно только гадать: материал
альбома до его концертной презентации строго засекречен. «Культурная
столица» не утерпела и пристала к Леониду Фёдорову с расспросами.
– Вы записывали «Разина» с теми же музыкантами, что
и нашумевший альбом «Аукцыона» «Девушки поют»,
– с Марком Рибо и Джоном Медески. Решили не искать добра от добра?
– Сначала мысль была сыграть это с японцем Отомо Йошихиде, сумасшедшим
совсем. Мне очень нравилось то, что он делал в конце 90-х – начале
2000-х: дикое такое, электронное, насыщенное – совсем радикальное.
Сейчас он уже в джаз ушел, тоже специфический, но стилистически мне
это уже меньше нравится. Я думал с Йошихиде и с Вовкой (контрабасистом
Владимиром Волковым.
– М. Х.) сделать такую атональную вещь, совместить акустику и электронику.
И мы уже договаривались насчет сроков, но как-то всё обломилось. А
идея уже была, у меня всё было готово – по крайней мере, я понимал,
что можно делать. И мы даже с Вовой вдвоем понемногу начали писать
этого Хлебникова. И когда случился облом, вспомнили, что еще на записи
«Девушек» Рибо и Медески говорили, что было бы круто устроить квартет,
без лишнего шума. Американцев вообще ведь трудно поймать, они занятые.
А тут они прознали, что мы в Америку приезжаем на фестиваль, и вдруг
пишут: «У нас за две недели до фестиваля время есть. Может, что-то
и сделаем?» Ну а почему бы и нет? Здесь принципиальное отличие от
«Девушек» – это то, что Рибо и Медески сыграли больше, творчески больше
своего вносили. Процесс был уже другой. Втроем сидели. Волкову визу
не дали, и он не поехал, так что мне пришлось сложно – всё им объяснить
еще надо было. Так что получилась запись более американская, что ли?
– Насколько удалось палиндромы совместить с музыкой?
Вы пытались слова подгонять под мелодию?
– Я просто пел. Когда Анри Волохонский мне «Разина» прочел, я
понял, что это офигенно. Конечно, вряд ли у кого получится прочесть,
как у Волохонского, но это можно сделать. А вот спеть? Кроме двух
глав, мне удалось спеть всё, там есть мелодия своя. В этом случае
они даже не воспринимаются как палиндромы. Когда друзья слушают, говорят:
«Что такое? Ничего не понимаем». А я отвечаю, что даже когда ты видишь
этот текст, то всё равно ничего не поймешь. Я шел не от палиндрома,
а от театральных каких-то вещей. Играл «бой», играл «тризну». Поэтому
получился насыщенный по звуку альбом и в то же время мощный – за счет
того, что Хлебников выдавал изначально эту энергию. Понимаешь, он
там за счет палиндромов добился мощнейшей энергетики. «Иди, иди! Медь
идем, медь идем!» Как заговор становится – а у него весь текст такой.
Иногда он дает тебе возможность – в той же «Тризне» – сделать очень
нежно. «Пытка» уже накручена до невозможности, там только на тонах
мы всё сделали, музыки, как ее понимают, нет. Хотя есть, но совсем
атональная. А самая рельефная – это «Пляска», там ритм просто висит.
– Я читал «Разина» с листа, но как печатный текст
воспринимать это нереально – только на слух.
– А для меня нормально. Хотя Волохонский – он видит суть, так что
прочитал просто как былину. А мы с ним еще полгода созванивались и
каждую главу разбирали. Нашли кучу опечаток, много чего выстраивали.
В последнем издании нашли место, где сам Хлебников ошибся. И еще раскопали
очень много вещей, которые не просто с потолка взяты. Обнаружили,
что ни разу не упоминается палиндром «казак», который совсем явный
и был бы на месте.
– Вы говорите, что текст Хлебникова создает свой
мир. Но у многих наверняка возникает мысль, что это опять Леонид Фёдоров
со своим внутренним миром, не понятным простому слушателю.
– Ну наверное. Это же я. Я пытаюсь рассказать о том, что меня «дергает».
Можно насочинять каких-то песен, сдвинуться в другую сторону, оставаясь
самим собой. А здесь я даже не пытаюсь ничего открывать. Я, делая
то, что делаю, попадаю в другое состояние. Мне текст в данном случае
открыл больше, чем я сам смог бы. Если бы я сам стал пытаться такую
музыку сочинять, то с ума сошел бы, наверное. Это нереально, такого
не придумать! Хлебников занимался временем и соотношением себя с ним.
Как он говорил, «Я тот же Разин. Только он топит девицу, а я, наоборот,
ее спасаю». И в первой же строчке заявляет: «Я Разин со знаменем Лобачевскаго».
Не разрушитель, а созидатель. Чем этот текст отличается – он внутри
как заклинание, а при этом абсолютно классическая по форме, законченная
поэма. Она не авангардная, там всё сделано по человеческим законам;
нет такого, что «я буду делать так, потому что хочу что-то изменить».
Это прямое высказывание, не постмодернистский ход. Каждое слово вбито
на полную катушку. Если спеть «Я тебя люблю», то сразу двусмысленность
появляется. Пушкинское «Я вас любил, любовь еще быть может» без контекста
написать было можно, это прямое высказывание. А сейчас, после Пушкина,
всерьез оно невозможно. Так вот Хлебников делает вещь авангардную
по форме, но при этом – прямое высказывание. Нет никаких скидок. Когда
ты сам придумываешь сегодня такой текст, такой мир, то ты уже постмодернист,
ты сам не можешь войти в эту тему, ты имитатор. Ни я, ни Озерский
(Дмитрий Озерский, автор текстов «Аукцыона». – М. Х.) не можем выступить
так мощно, как Хлебников.
– Для вас – полное погружение, а для недоброжелателей – «Леонид Фёдоров
опять сделал авангард».
– Ну… Ну да. Нет, ты пойми, когда мы первый
раз записали Хлебникова – «Жилец вершин», – у меня масса друзей точно
так же среагировала: что за херня? Но я-то точно знаю, что не играю
авангард для того, чтобы повыделываться. Там всё вполне логично, и
музыка тоже. Вот, например, американцы, которые со мной записывались,
– они же не понимают по-русски. Но ведь переводу это всё равно не
подлежит, палиндром и палиндром. А им даже неважно было, они это как
музыку слушали. Что один, что второй, они же и не дикие какие-то авангардисты.
Медески вообще один из самых востребованных в популярном джазе, да
и Рибо тоже. И еще такой момент. Если заранее думать о том, что в
России будет считаться авангардом, то лучше вообще музыкой не заниматься.
Петь всякое, что радио крутит. А если говорить об одной из самых интересных
нынешних групп, которые я слышал, – называется Xiu Xiu, – ты можешь
представить у нас на радио такую команду? Это авангард? Ни фига не
авангард. Это просто плавное развитие английской струи психоделической,
раннего Боуи или кого-то еще подобного. И то, чем я занимаюсь, это
тоже никакой не авангард. Вот Йошихиде – это авангард считается. А
он записал пластинку с Дэвидом Сильвианом – и что, авангард? Нет –
баллады.
– На фоне подобных специфических проектов, как «Разин», где для вас
самого сейчас находится группа «Аукцыон»?
– Рядом. Ну, мне просто
в «Аукцыоне» очень кайфово играть. Не знаю почему. И вначале, и потом
появлялись песни, которые до сих пор интересно играть. На мой взгляд,
«Аукцыон» уникальный по составу коллектив. Они и как люди мне очень
нравятся, и на концертах всё здорово, и в студии. Я бы не сказал,
что сейчас для меня это первоочередной номер. Это процесс, который
движется и движется, я даже не в праве в него вторгаться.
