Дмитрий ЛИСИН
"Русский журнал",
9 марта 2010 г.
оригинал лежит здесь
Леонид
Фёдоров, Владимир
Волков, Джон
Медески (John Medeski), Марк
Рибо (Marc Ribot), а также Чесс Смит (Ches Smith) записали прошлой
осенью новейший диск «РАЗИНРИМИЛЕВ» в Нью-Йоркской
студии Stratosphere Sound и дают концерты в Питере, Москве и Киеве.
В Москве презентация альбома пройдёт в подремонтированной Горбушке,
то есть в клубе «Главclub» на Новозаводской, 27, 12 марта. Смею вас
уверить, это будет лучшее и интереснейшее событие не только для поклонников
«АукцЫона», но
и для любого меломана. Да что там меломана: любой простой ценитель
запредельного словотворчества Велимира Хлебникова откроет себе новый
мир на этом концерте.
Музыка
После первого прослушивания музыки «РАЗИНРИМИЛЕВ», каковое
название перевёртывается во Велимир низарь, в комнате-студии Фёдоровской
квартиры, мало что можно сказать, но главное чувство после вслушивания
в этот океанский прибой звуков – удивление. Но это и не новость. Каждый
новый диск Фёдорова в любом составе участников, «аукцыонном» или ином,
всегда и у всех вызывает шок восприятия, то есть изумление. Поэтому,
даже по одному этому критерию, Леонид Фёдоров должен получить какое-нибудь
звание, раз нет уже звания «народный артист». Я бы ему присвоил «вечно-живой»,
потому что слушать после Фёдоровских дисков другие не очень хочется,
хотя можно под всё другое плясать, закусывать, думать, скучать, спать,
- да всё что угодно можно, только нельзя впасть в то особенное состояние,
присущее присутствию на концертах Фёдорова и компании.
Поэма-палиндром «Разин», написанная Хлебниковым в Харькове в июле
1920, это неимоверный концентрат строк-перевёртышей, собранных в семь
глав, названных Разин, Бой, Делёж добычи, Тризна, Пляска, Сон, Пытка.
Как и следовало ожидать, голос Анри Волохонского предваряет всё последующее
буйство, потому что он же и завершает. Это похоже на учительское слово
в буддийском монастыре, где лама рецитирует вкратце, но ускоренно
весь последующий текст. То есть в первой же фразе поэмы дребезжащий,
тягучий, но проникновенный голос Волохонского, «Я Разин со знаменем
Лобачевского логов. Во головах свеча, боль,…», - вдруг завершается
ураганным Лёниным басом «…Мене манн, засни, заря», - и понеслось
до конца, а в конце Волохонский опять речитативно, медитативно и волшебно,
то есть в духе любимой радиопередачки для самых маленьких, произносит
первую главу повторно.
Короче говоря, сделано восьмерично, вполне «буддистично». Но это мы,
слушатели, так можем рассуждать, а для Фёдорова главное не структура
текста, не его смысл, а музыка звуков, которую он видит у Введенского
и Хлебникова, а вот у Мандельштама и Хармса – нет. Хотя, если читать
подряд поэму «Разин», ни один нормальный любитель Хлебникова даже
под пыткой не признает возможности сделать это песней. Но из динамиков
рвётся не токмо песня, но какой-то Opus Magnum, авант-джаз-роковая
как бы опера, апофеоз синтеза за-умного футуризма с корневой Фёдоровской
мелодикой. Каждая глава слышится как отдельное звуковое направление,
со своим ритмом и акцентами, но из единого корня, люди-то одни и те
же всё это играют, вот чему поражаешься.
Например, бешеный ритмозвук главы «пляска» сделан как если бы «Волковтрио»
выступил в цыганском таборе, а следующий отдел «сон» годится для древнетибетской
мантры-заклинания, произносимой глубоким нынче фёдоровским басом для
успешного полёта телом сновидения в тонкий, понимаете ли, мир, - «А
ничево лечу, человечина!». В общем, всё слишком быстро закончилось,
а это признак цельности и наполненности того, что слушать теперь –
не переслушать.
Хлебников и Флоренский
О гении справедливо спрашивать у другого гения, если,
тем паче, они почти ровесники. Хлебников (1885-1922) только не стал
ждать неминуемого расстрела, полежал на земле, схватил лихорадку и
умер в баньке, но успел два раза встретиться со священником, «русским
Леонардо да Винчи», Павлом Флоренским (1882-1937). Первый раз дома
у Флоренского в Сергиевом Посаде, второй – на страницах журнала «Маковец»,
где вышла революционная, до сих пор совсем никак непонятая научным
миром статья Флоренского «Мнимости в геометрии», и этой статьи хватило
для ареста, Гулага и смертного приговора на Соловках.
По духу и методу «Мнимости» - это сплав философии, математики, ясновидения
и литературы, захватывающий любого читателя, интересующегося тензорным
исчислением и Данте одновременно. Если бы Хлебников свёл свою многолетнюю
работу по переосмыслению математики и истории из тысяч разрозненных
листиков в один последовательный текст, получилась бы вещь не менее
интересная, очень похожая по методу думания на философско-математико-богословские
трактаты отца Павла Флоренского.
Однажды Велимир в разговоре с «председателем чеки» Андриевским сказал
именно то, чего не могут понять математики в «Мнимостях» и тем паче
в Хлебниковских «Досках судьбы», писавшихся им всю сознательную жизнь:
«Когда я обнаруживаю какую-нибудь числовую закономерность, я всегда
помню, что самим числам она не может принадлежать. Поэтому я начинаю
искать, каким реально существующим отношениям и связям в мироздании
может отвечать такая закономерность».
Хлебников писал в статье «Наша основа» сборника «Лирень» 1920 года,
где были тексты Асеева, Маяковского и Пастернака, о следующих вещах:
«Согласные и гласные звуки есть струны игры в звуковые куклы, а
если брать сочетания этих звуков в вольном порядке, например, бобэоби
или дыр бул щил, то такие слова не принадлежат ни к какому языку,
но в то же время что-то говорят, что-то неуловимое, но всё-таки существующее.
Работа с числами привела Велимира к такому образу, в пересказе: «Богом
каждого звукоряда, будь он индусский, китайский, эллинский, было число.
Гамма будетлян особым звукорядом соединяет великие колебания вызывающие
войны и удары отдельного человеческого сердца. Если понимать всё человечество
как струну, то более настойчивое изучение даст время в 317 лет между
двумя ударами струны, это не призрак и не бред, но такая же весомость,
как год, сутки земли, сутки солнца. Вообразите парня с острым взглядом,
в руках у него что-то вроде балалайки со струнами. Он играет. Звучание
струны вызывает сдвиги человечества через 317. Звучание другой – шаги
и удары сердца, третья – главная ось звукового мира».
Делаем вывод: Велимир Первый, председатель земного шара, разгадал
тайну времени и истории, осталось написать сверхмузыку для будетлянина.
Сверхпоэмы и сверхповести он написал, имея в виду качественное, видовое
отличие этого заумного языка от обычного. То, что в заклинаниях и
заговорах заумный язык господствует и вытесняет разумный, доказывает,
что у него особая власть над сознанием, особые права на жизнь наряду
с разумным.
Теперь обратимся к размышлению Флоренского о футуризме. Это настолько
примечательно, что придётся привести здесь какой-нибудь отрывок без
попытки исказить его пересказом-упрощением. В трактате-цикле «У водоразделов
мысли» в статье «Антиномии языка» (1918) в том числе даны разборы
трёх стихов Хлебникова, много логически выверенных, то есть разумных
описаний «будетлянства». Кстати, сам Хлебников вынужден был переходить
с зауми на разумь, если дело касалось объяснения метода.
Итак, Флоренский пишет: «Наше чувство – тёмное первоощущение мира
– весь океан подсознательного и сверхсознательного, колышущийся за
тонкою корою разума, - он-то разве не должен тоже выразиться в языке?
А если мы попытаемся противиться напору стихий своего существа, разве
они не раздробят – шутя – своей хрупкой сдержки? Негоден исторический
язык, он слишком искусствен, слишком условен, слишком постоянен, слишком
много в нём твёрдости и безличности; он слишком вещен: на смену ему
да будет новый, - весь движение, весь самородность, беспримесная энергия
творчества. Язык этот нельзя сочинить. Нельзя дать какие бы ни было
правила его созидания – кроме одного: отрешиться ото всех правил и
прислушиваться к внутреннему прибою своей души. Не повторять заученные
слова и обороты надо, а воистину говорить, даже не говорить – а петь,
и не что-либо определённое, но – что поётся, что рвётся из переполненной
груди всякий раз по-новому или, во всяком случае, заново открываемыми
звуками, всякий раз творя всё новое. Тогда будет «заумный вселенский
язык», от сердца к сердцу речь-пение, «заумная звукоречь», без условий
и договоров, подобная звукам природы, льющаяся из отверстой души и
прямо во встречную отверстую душу, - язык искренний, как вопль отчаяния
или крик боли, свежий, как радостный возглас, детски наивный и ноуменально-мудрый
сразу. Чайковский писал о даре, присущем музыканту, «в отсутствии
звуков среди ночной тишины слышать всё-таки какой-то звук, точно будто
земля, несясь по небесному пространству, тянет какую-то низкую, басовую
ноту». Как назвать этот звук? Как назвать пифагорейскую музыку сфер?
Как назвать реющие и сплетающиеся, звенящие и порхающие звуки ночи,
которыми жили Тютчев и, в особенности, Фет:
Как беден наш язык! Хочу и не могу –
Не передать того ни другу ни врагу,
Что буйствует в груди прозрачною волною,
Напрасно вечное томление сердец.
Фет прямо заявляет, что в момент творчества душа поэта приходит в
музыкальное настроение, он поёт, и самый строй его рифм не зависит
от его произвола, а является в силу необходимости, так что мелодия
почти опережает вольное, крылатое слово».
Кстати, когда Хлебников написал свой «Перевертень» в 1912 году, он
тогда же в другом тексте предугадал разрушение государства в 1917.
История
На кухне, где мне удалось побывать, Леонид Фёдоров говорил
о том, что совершенно замечательную обложку сделал для диска художник
Артур Молев, показал его картины на экране – очень яркие, экспрессивные,
смешивающие смело красный с зелёным, поэтому он и делал некоторые
из обложек и даже участвовал в немыслимых текстах для альбома «Красота».
Так вот, на Онежском озере в Прионежье, где-то на границе Ленинградской
и Вологодской, есть Бесов мыс, а под ним пещеры, в которых есть рисунки
древних людей. Но эти пещеры почти всегда затоплены водой. Но в прошлом
году случился небывало мощный отлив, пещеры с рисунками впервые за
очень много лет обнажились, и Артур Молев подплыл к ним на лодке,
скопировал доисторическую живопись методом перетирания на специальную
бумагу. Потом начался прилив, и пещеры опять затопило. Уцелели в копиях
только два рисунка из шести, они и пошли на оформление альбома.
Приглядевшись к рисунку, на котором не лодка-галера-контики, а фигура
круглоголового марсианина с антеннами, я вспомнил знаменитую книжку
фантаста Казанцева «Воспоминание о будущем», где как дважды два доказывается,
что раз таких однотипных марсиан полно во всех пещерах мира, то это
и говорит о том, что, во-первых, жизнь на Марсе есть, а во-вторых,
сами мы не местные, раз потомки марсиан. От марса естественно перешли
к Мамонову, чью песню «Крым» Леонид как-то раз спел на концерте: «Стою
в будке, мокрый весь, стою, - денег! Вышли мне денег! Крым. Мрык».
Живописнейшая заумь. Ещё Фёдоров очень уважает альбом «Зелёненький»,
где Пётр Николаевич дошёл до минимальных совсем звуков, чем достиг
беспредельной выразительности.
У альбома «РАЗИНРИМИЛЕВ», роскошного цветка, есть мощный стебель и
корень. Корнем можно признать жизненный и музыкальный талант Фёдорова
вкупе с жизнями и судьбами тех людей, что были «будетлянами» и «обэриутами».
Стебель – это вообще все предыдущие альбомы. Например, Велимир бы
сразу признал Лёню за своего, посмотрев на первый самый его текст,
(а всего их Фёдоровым написано целых два, второй – «Муж» на «Лиловом
дне») на пластинке «Вернись в Сорренто» под названием «Чудный вечер».
Там повторяется много раз – «Давай откроем эту дверь», и что самое
важное, эта песня длится 3:17.
Когда Фёдоров в 1988 году прочитал стихи Введенского в ленинградской
газете, он страшно обрадовался, с криком – мы здесь не одни! – показал
их Озерскому и сказал, что это какой-то двойник штатного текстовика
«Аукцыона» писал. В 1989 году подружился в Париже с Алексеем Хвостенко,
выкинутым вслед за Бродским из страны поэтом и скульптором, о котором
рассказывал ему Сергей Курёхин, а потом и с другом Хвоста Анри Волохонским
– и понеслось! До сих пор считает Лёня совместные альбомы с Хвостом
образцовыми на всех уровнях. Правда, «Чайник вина» (1992) делался
за три дня с прилетевшим на самолёте с грузом гуманитарной помощи
голодающим ленинградцам Хвостенко, а вот гениальная пластинка на звукоречь
Хлебникова «Жилец вершин» (1995) писалась целых два месяца в студии,
но совершенно тем же методом, что и «РАЗИНРИМИЛЕВ».
Метод тот же, но в «Жильце» правят гласные звуки, а в «Разине» из-за
палиндромной структуры текста, отсылающей к древним языкам, где писались
одни согласные, где заклинания и заговоры творились с распиранием
энергией речи, то есть духа, каждого звука, совсем другое пространство.
А тогда, в 1995 году, в большом зале микрофон повесили прямо посередине,
а Олег Васильев ходил по всему залу и играл на своей сумасшедшей трубе,
ни разу не услышав раньше композицию, совершенно спонтанно играл.
И сыграл с первого раза так, что от такого «Бобэоби» сам Велимир запрыгал
бы от восторга, хлопая в ладоши. Точно так и Нью-Йоркские сверхмузыканты
Рибо и Медески сделали на новейшем альбоме, а уж все стихи Озерского
происходят из метода чисто будетлянского, из озера-2 и из озера-3,
то есть из совместного момента вслушивания в мелодию Фёдорова, из
открытой всему происходящему музыки с добрым взглядом.
