Максим СЕМЕЛЯК
журнал "Афиша",
№ 24 (167), 19 декабря 2005 г.
оригинал лежит здесь
"Безондерс"
не кажется блажью, экспериментом, мечтой кунсткамеры. Для Фёдорова
этов некотором смысле возвращение домой.
Второй раз за год меня сажают в темный угол. В этом
углу из колонок, стоящих на книжках Стейнбека и Сологуба, играет музыка,
которую написали певец Федоров и музыкант Волков.
И угол, и темнота, и музыка кажутся мне знакомыми — полгода назад
я сидел в той же самой комнате, следил за предсказуемой дрожью эквалайзера
и слушал, как из компьютера доносятся песни альбома «Таял».
Декорации, лица и голоса те же. Музыка немного другая, называется
теперь «Безондерс». Альбом «Безондерс»
целиком записан на стихи Александра Введенского.
Федоров с Волковым проигнорировали известные тексты, которые так и
напрашивались на то, чтобы завертеться в зубчатом аукцыоновском ритме
(например, «надо дети водку пить надо дети сон купить» etc.). «Безондерс»
— это в основном совсем ранний и совсем поздний Введенский. Чтобы
быть созвучным маловероятным стихам вроде «а воздух море подметал,
как будто море есть металл», Федоров производит стыковку китайской
музыки, Вагнера, Мусоргского, собственного бренчания на акустике и
какого-то совсем замаянного эмбиента, доносящегося с кухни. Логики
в подобном соположении, возможно, немного, зато горячей горечи — через
край. Федоровский способ изготовления музыки — это своего рода импровизации
во времени. Л.Ф. обращается с компьютером — как советский школьник
с машиной этого самого времени: надо нахвататься впечатлений со всех
веков, пространств и полочек сразу, чтобы потом, нетерпеливо ерзая
в объятиях необъятного, написать сочинение на тему «Как я провел жизнь».
Сочинение вышло большое, есть что послушать — будь то пусконаладочный
контрабас Владимира Волкова, его же органные раскаты, кладбищенские
польки со стонами под стать пятидесятилетнему Мамонову, скрипка где-то
побоку, записи спелой грозы из приоткрытого окна, дуновение в пустую
бутылку или просто шорохи, создающие иллюзию того, что это сам А.И.Введенский
шелестит своей серой тетрадью. В зыби делящихся и размножающихся нот,
в наслоениях звука, в зычной зауми Федорова, в коллажной колыбельной
про солдата Аз Буки Веди (которая звучит уже практически как записи
проекта People Like Us) нет ничего деланого и неестественного. «Безондерс»
в какой-то степени даже доходчивее, чем «Таял»: слушатель редко остается
наедине со звуками неизвестного происхождения, потому что Федоров
поет и декламирует без умолку. С другой стороны, на «Безондерсе» нет
ни одной вещи, которая пришлась бы отечественному радио. Альбом «Таял»
все же кинул нормативам кость в виде заглавной песни, «Безондерс»
же — замкнутое пространство. Тут или все, или ничего (хотя песенка
про немцев, что грабят русскую землю, определенно, есть самое веселое
русское сочинение этого года).
«Безондерс» не кажется блажью, экспериментом, мечтой кунсткамеры.
Для Федорова это в некотором смысле возвращение домой, восвояси-рок.
Он говорит про альбом так: «Реальность — вот она. Эта пластинка куда
реальнее, чем «Таял». Еще он говорит, заполняя стакан коньяком: «Волохонский
и Хвостенко мне дороже, чем Гребенщиков с Цоем». Начав с Хлебникова,
продолжив Введенским, всегда будучи с Озерским, Федоров давно стал
своим в мире русского футуризма (если понимать последний совсем широко).
Подобно обэриутам, он кривит словом, но не душой. Тасуя и мусоля чужие
и свои звуки, Федоров в конце концов наследует (осознанно или нет,
уж не знаю) принципу, который почти сто лет назад провозгласил русский
будетлянин Игорь Терентьев: «Не музыка — а звукомонтаж».
Про Велимира Хлебникова ходила легенда-анекдот. Он был в шумных гостях,
тихо сидел в темном углу на стуле. Шум утих, гости ушли, хозяева уехали,
допустим, на дачу. Когда через какое-то количество дней они вернулись,
то обнаружили В.Х. все в том же темном углу на той же четвероногой
древесине. Леонид Федоров в некотором смысле и сам до 1997 года (тогда
пошли первые сольники) просидел на таком стуле в составе группы «Аукцыон»,
пока гарцевал Гаркуша и шло разнообразное веселье. Другое дело, что
в последние годы этот стул все больше приобретает очертания не то
трона, не то какой-то удивительной люльки, а сидящий человек стал
окончательно смахивать если не на председателя земного шара, то по
меньшей мере на одного из его первых замов.
