Максим СЕМЕЛЯК
«Русская жизнь», 21 декабря 2007 г.
оригинал лежит здесь
В конце 80-х к вокалисту группы «АукцЫон» Леониду Фёдорову, жившему в те годы в питерской коммуналке, упал кот. Черного цвета. Ночью. Соскочив с окна соседей, которые жили бог весть где наверху, он пролетел энное количество этажей, вписался в Фёдоровскую форточку и застрял между оконными рамами. Фёдоров проснулся от визга и скрипа. Встал, подошел к окну, долго не мог понять, что (а главное — где) происходит. Потом, по осознании произошедшего, пришлось развинчивать рамы (окна в питерских коммуналках отличаются своими размерами и конструктивными особенностями). Какое все это имеет отношение к новому альбому Фёдорова, записанному на пару с Владимиром Волковым? Да никакого.
«Романсы» — умный чистый диск. Это наиболее доходчивая и мелодически заманчивая из работ дуэта: по внятности и выпуклости песен «Романсы» легко выдерживают сравнение с давним фёдоровским сольником «Лиловый день». Подобный поворот к мелодической заманчивости (после перенасыщенной и перезагруженной «Красоты»), безусловно, в радость. Все действующие сегодня русские музыкальные критики — сплошь лицемеры, никто из них оказался не в силах артикулировать элементарную просьбу: верните нам Фёдорова-мелодиста. А что до приглашенных на запись недавнего альбома «Девушки поют» нью-йоркских джазменов — да плюньте вы им в их соленые рыжики. Они даже свой клуб Tonic не сумели отстоять. Мы как-то болтали по поводу «Девушек» с питерским музыкантом Игорем Вдовиным, он правильно сказал: «У Фёдорова такой мелодический дар, что глупо разменивать его на все эти в высшей степени сомнительные импровизации».
Я тоже так думаю. Я не люблю сочетание Леонида Фёдорова с Марком Рибо, Джоном Медески и Недом Ротенбергом, я люблю его смычку с Волковым. Во-первых, так получается оригинальнее и музыкального смысла гораздо больше; во-вторых — послушайте альбом «Романсы».
Альбом строится на трех фундаментальных ценностях. С одной стороны, есть слово «романсы», оно неизбежно сигнализирует о манерности, певучести и известной пронзительности всего сыгранного; с другой — небрежная поэзия Введенского и Хвостенко с ее лексическими круговоротами; с третьей — наработанные авант-джазовые приемы Владимира и Леонида.
В результате такого смешения получилось складное полотно, оно легко и счастливо распадается на отдельные мутировавшие частички. Подавляющее большинство этих частичек суть внятные первоклассные песни, какие у Фёдорова случаются раз в несколько лет: «Сонет», «Романс», «Рождество», «Свеча» и особенно «Галушка» (ударение на первом слоге, иначе смешно). Романсы как жанр так или иначе подразумевают некоторый диалог — я встретил вас, etc. Альбом и строится по принципу диалога, правда, внутреннего — Фёдоров с Волковым перекидываются не репликами, но целыми звуковыми абзацами. Томная темень фёдоровского вокала судачит с беготней волковских пальцев. Звезда с звездою говорит.
На примере «Романсов» становится, наконец, ясен метод этих двоих. Они смотрят на музыку, как хирурги на человека. Их эксперименты — не от избыточного мастерства и не от мелкой свободы самовыражения (как это происходит в девяноста из ста случаев всей мировой экспериментальной музыки), но от гнета знания. Они учли, что мелодия — это верхний слой музыки. И они ни на минуту не дают забыть, что скрывается под ним. Три или четыре песни с этого альбома легко могли бы звучать по радио, если бы не прозекторская скрупулезность создателей. Они-то знают: из-под самого блядского танго по науке потечет зубовный индустриальный скрежет, вальс — лишь прикрытие для танца скелетов, а романс — только всплеск физиологии. Хит — это гладкая бархатистая кожа, а музыка — это мышцы, сухожилия, кишки, это медицинские факты и термины. Это хрящ волковского контрабаса и лимфа фёдоровского нытья.
Фёдоров и Волков не расчленяют красоту, не занимаются чертовой деконструкцией, они как бы идут вглубь, внутрь. Они как пара естествоиспытателей, постигающих природу странного явления под названием «музыка», стремящихся ответить на вечный вопрос — откуда здесь взяться загадочному взгляду? Если хоть на минуту поверить их опытам, то подобное явление точнее всего будет описать строчкой из Александра Введенского, вынесенной в заглавие этого текста.
