[ОНО ПРОСТО САМО] – Про, вот, согласие, созвучие слов и музыки – это я… очень трудно сказать, потому что это вещь очень неопределённая, просто...

– А нельзя как-нибудь так запростец чё-нить на эту тему?

– Так вот запростец – оно просто само появляется и всё, и…

– …какую-нибудь историю смешную рассказать…

– [Строго] Какие там смешные истории: сидишь и работаешь.

[ОЧЕНЬ ВЕЗЛО МНЕ] – Я считаю, что нам каким-то образом везло в этом отношении – встречать людей, которые на данный момент где-то находятся на более высоком уровне развития. Мы с группой "Аквариум" познакомились году в 82-83-м, – нет, 83-84-й. То есть у них как раз там взлёт, а мы… Борьки [Борис Шавейников – музыкант: ударные, перкуссия – ред.] ещё не было… первый раз какие-то "дрова" в руки взяли, – ещё даже не определились, кому на чём играть. И тут Олег [Олег Гаркуша – поэт, артист, декламатор, вокалист – ред.] познакомился с "Аквариумом", у них какие-то были там проблемы, и они каким-то образом репетировали у нас на точке. И – такой подъём, когда есть куда смотреть, за кем стремиться, да! Потом поехали во Францию, там познакомились с Мамлеевым, с Хвостенко, с Толстым. Со всеми познакомились – с Хвостом очень сильно подружились. И это – то же самое, это такой толчок вверх, потому что тексты, которые они делали... Потом, через Хвоста, года через два – [ребятам] когда с Волохонским познакомились? […] – даже больше, года через 3-4, наверно, после Хвоста, – познакомились с Волохонским: опять это… […] Ну, я говорю – после знакомства с Хвостом это было года через 3-4. А после этого – уже "Чайник вина", но… Это не значит, что я пытаюсь делать, как он или делаю, как он. Это так же, как литература: это не значит, что ты пытаешься за кем-то следовать, но… как вот этот кайф, как строчка построена. У Волохонского, у Хвоста: они строят строчку так, что – [сдержанный восторг]!
Но вот это вот люди, с которыми очень везло. Мне. […] Везло в том плане, что, скажем, если бы с Хвостом в Париже не познакомились вот, то и не узнали бы кто такой. Да и его-то, собственно, очень сильно благодаря "АукцЫону" узнали здесь – когда, там, "Чайник вина" сделали вместе… […] Да там все – вместе! Там ведь… Их бы, наверное, да, – занести в Россию, наверно. Просто… Но это из той же серии: [с чувством] "Ты послушай, это же здорово!!!" [Анри Волохонский] литературой занимается такой, что мама не горюй! Всё журчит, цепляется – такой слог! […] Да, у него проза. Он сейчас гораздо сильнее, по-моему, пишет, чем то, что было раньше. […] Когда мы с ним познакомились, он давал читать все свои романы, которые выходили. И роман "Покойничек", и много чего. Но я не могу сказать, что я прочитал это с таким же восторгом, как "Горы и реки" или переводы Джойса ["Горы и Реки" и "Улисс" Фёдорова-Волохонского опубликованы студией "УЛИТКА Records" в 2004 г.ред.]. А как переводчик он переводил ещё… чин Крещения и Миропомазания… Переводчик он просто гениальный. Ну – вот. Тогда же, когда мы в первый раз приехали, там была как раз большая тусовка эмиграции, и там мы очень много с кем познакомились. Знакомство с ними осталось на уровне знакомства, с Толстым ещё несколько раз виделись, а с Хвостом очень дельно подружились. Вот и всё.
[…] Моё-то дело – литература, в основном; и в литературе, в музыке постоянно появляются какие-то люди, которые для тебя открытие. Это не значит, что со всеми нужно знакомиться-дружиться или ещё что-то. Открытие – оно уже всё равно произошло. Я просто говорю о том, что с моей точки зрения нам в этом отношении везло очень сильно. […] Я думаю слепо, просто слепо, не благодаря чему-то. То есть постоянно какие-то вещи, которые – какой-то толчок дальше. Может, это какая-то даже незначительная встреча, как с тем же "Аквариумом", но…

[БУРИМЕ НЕ БУРИМЕ] – Появление стихов… Не знаю. Это очень легко давалось в детстве, с детства.

– Семья у Вас из предполагающих… кругов?
– Да нет, в общем. Из нелитературных кругов. Мама – учитель младших классов, папа – металловед. Так что – не располагала. Но единственно что: с детства много читали, я сам очень рано начал читать, в раннем возрасте: где-то с трёх лет. Я в школу шёл – уже сам "Тома Сойера" прочитал уже.

– Стихи уже писали? Как проявился интерес других людей к ним, впервые?

– Ну такие, да. То есть это стихами-то не назовёшь. Как дети балуются, то есть рифмованные шуточки в основном. Это всё было в школе, до школы, со школы и… Потом какое-то время родители меня этим делом насиловали; обычно, когда компании собирались. "Ну, давай, Дим, сейчас! Все собрались, встань на стул и быстренько придумай стихотворение, типа буриме, не буриме. Сейчас поиграем, там…" Взрослые сидят, такие, […] им хорошо, они – в буриме, а мне: "Н-Е-Х-А-Ч-У!" Так проявился интерес других.

[КАКОЙ ХЭДЛАЙНЕР?!] – Так. Любимый поэт – Пастернак. Есть много, кто нравится: понятно, начиная с Пушкина и так далее, и так далее, и так далее. Но любимый – Пастернак. И Тарковский, и всё. И Хлебников, и Мандельштам… Багрицкий…

– Это когда – в детстве-юности, наверное, сложилось?

– В юности, наверно, да. В юности. Но […] ещё до "АукцЫона" постоянно занимался в театральных студиях разных, ещё там где-то. Ну, и посещали разные концерты, спектакли и так далее, и много читал, много смотрел, много слушал. Потом как-то в школе попал на концерт Юрского, он там много чего читал, в том числе и Пастернака. Тогда как-то так по-настоящему "пробило". Это, наверное, 76-78-й.

– Раньше, в 60-е, залы у нас "брали" поэты, и "хедлайнерами" были не самые сильные…

Ну, поэты или чтецы… Есть такое. […] Мне трудно сказать, потому что всё равно потом же ты берёшь, смотришь книжечку… […] Тарковского – читает-то он заунывно. Читал же он сам в "Зеркале": свиданий наших / каждое мгновенье… Заунывно […], – там ещё идёт видеоряд, и там есть настроение. Но представь себе такое на стадионе. Какой хэдлайнер? Ну да. Вот, а от того, что человек хорошо читает, хуже не становится; замечательно: и Казаков, и Табаков, и Юрский. Юрский вообще волшебно читает просто.

[БЫСТРО И НЕПОНЯТНО. Клавишников не хватает] – "АукцЫон" – он начинался… скажем, самые старожилы в группе – это бас-гитарист [Виктор Бондарик – ред.] и Лёнька [Леонид Валентинович Фёдоров – ред.], – они начали вместе играть ещё в школьные времена. Мы с Лёнькой вместе учились в одном институте, вот. В Политехническом. Металлурги-металловеды. Вот. Но я там два года дурака провалял и ушёл в режиссуру, а он так и закончил.

– А ты что закончил?

– Театральное. Ленинградский институт культуры. Режиссура драмы. И вот мы с ним познакомились в институте, начали что-то делать – это 81-й год где-то. И так существовало; потом Витька вернулся из армии… […] Ну, существовало как какая-то просто группа. А некая концепция "АукцЫона" – она возникла… […] Где-то на пару лет, там, разбегались, потом опять собрались – это конец 84-го, 85-й год. Ну, какой-то был там, […] у нас называлось как-то "Фаэтон", не "Фаэтон"… Там какие-то названия менялись, потому что там всё… быстро и непонятно. – […] Я уже начал, как бы, насчёт образования. Город Санкт-Петербург. Ну, образование высшее, режиссёр драмы. […] И когда начался "АукцЫон", то… Ну, как обычно, как начинаются все школьные ансамбли? Все… никто играть не умеет, все берут что-то в руки, там, как правило, знают 3-4 аккорда; хорошо, если кто-то "барэ" может брать на гитаре. Вот. Я в группе начинался как ритм-гитарист, потом совершенно случайно появились клавиши, и было сказано, что… И Лёнька мне сказал, что [резко, отрывочно, со сдержанной экзальтацией] ритм-гитаристов много, а клавишников не хватает!!! Вот. И, там, одним пальцем чего-то начал играть на клавишах. С тех пор этим и продолжаю заниматься.

– А у Вас не было начального музыкального образования?

– Нет. Нет. Вообще ничего, никаких образований у нас... Музыкальное образование у нас только у тубиста [Михаил Коловский – ред.].

[РОМАНТИЧЕСКИЙ ОБРАЗ "РУССКОГО РОКА"] – У нас первая была программа, – 85-й, по-моему... вот, – "Вернись в Сорренто". Первая – 85-й, потом "Багдад", – ну вот, и "Взломщик" – он снимался как раз после "Сорренто", – то есть, по-моему, 86-й год, я так думаю, я точно не буду врать, но… …время романтического портвейна. Потому что пили очень много портвейна и... Ну что, навскидку: мы, как бы, особо коллективами не дружили, – то есть у всех были нормальные отношения, но особой дружбы с другими коллективами – чтобы ходить к друг другу в гости или ещё что – такого не было. Вот. Но достаточно плотно контактировали, скажем, когда снимался фильм "Взломщик" [вышел в 1986 г.]. И как такой романтический образ того времени – это вот сидеть на крыше на какой-то, пить портвейн, играть песни под гитару. […] Знаешь-то всех… […] Нет, знакомы, там, да. Но, таких, дружеских, приятельских отношений, наверное, нет.

– [Всеволод] Гаккель [прежний "Аквариум"] ведь записывал виолончель для "Анабэны"…

– Ну да, потому что, ну, Лёня хотел виолончель записать…

– …а виолончелист-то в Питере один…

– [серьёзно] Ну… да…

[И ТО И ДРУГОЕ] – Раньше я занимался театром; естественно, институт закончил – был три года театр. А потом просто какое-то количество времени всё это существовало вместе, но надо было выбирать, потому что и то, и другое очень интересно. У меня там в "ДК Ногина" была своя студия. Там и взрослая студия, и детская. Делали какие-то спектакли. […] ну, там, какие-то капустники, праздники, ёлки, там – ну как, в ДК что можно делать?.. – Новый год… Всё это, как бы, было интересно, […] разные замечательные вещи, – устраивал какие-то проекты, у себя в клубе подростковом, типа кинофестивалей, на которые Сокуров приходил посмотреть, Алейниковы привозили свои мультики из Москвы, Юфит, там, Юхананов, – ну и такие разные интересные вещи. Вот, ну а потом надо было выбирать уже чем заниматься конкретно, потому что и то и другое стало отнимать очень много времени. […] И выбор пал в сторону "АукцЫона", потому что режиссура – это такая работа волчья. То есть это тебе одному нужно всех тащить, а если ты этого не делаешь, то значит, соответственно, никому это и не надо кроме тебя. Ты на себя взвалил воз, и ты его должен один тащить. Вот это в конечном итоге тяжело. То есть это очень интересно, но тяжело. Потому что в театре – какие там единомышленники? А здесь – то, что и купило. Здесь был коллектив, в котором никого никуда тащить не надо, а наоборот все тебя подталкивают, все тебе помогают.

[БУЧА] – Ну вот это песня… Ну, с "Предателем" ["Новогодняя песня" с альбома "Как я стал предателем", 1989 г. – ред.] – там легче. […] Когда мы съездили во Францию, у нас поднялся вой, буча: "Что может "АукцЫон" показать кроме голой жопы?! Кто его выпустил, как его выпустили?" Насколько я в курсе, там была просто история, что пришли на концерт какие-то люди из нашего посольства в Париже, а их наши менеджеры не пустили на концерт, по-моему, или ещё что-то такое.

– Фейс-контроль не прошли?

– Ну, типа, да. А с этого разгорелся скандал, тут же появилась статья у нас здесь. И как раз родилась мысль о том, что предателем стать очень легко. Не прилагая к этому никаких усилий.

[ПЛЕТЕНИЕ СТРОЧКИ] – Из прозы? Всё очень разное. Всё очень разное, и очень много всего. […] …Беккет… […] …Маркеса тоже обожаю, обожаю Маркеса… Здесь трудно сказать, это…

– Ну вот как бы Вы порекомендовали это людям, какими словами, выражением?..

– Кайф. [Смеются] Кайф!

– Я спрошу тогда: а в чём кайф-то?

– Трудно сказать. Вот надо почитать! Ну, я не знаю… Беккет – он вообще стоит особняком. Что Павич [Милорад Павич, сербский писатель – ред.], что упомянутый Пастернак, – ну, опять-таки, ведь говорить о Павиче и о всех прочих людях трудно, потому что это очень сильно зависит от качества перевода. В оригинале-то – я, по крайней мере, – ничего не читал, но, как это всё идёт в переводе – это просто безумный мастер слога, это литература, – ты кайфуешь от того, как построена строчка. У того же, там… замечательный есть тоже Тутуола [Амос Тутуола, нигерийский писатель – ред.], например. Вот. То же самое: ты кайфуешь: [сдержанно ревёт] "Аау! Как это?! Как так это можно делать?!" […] Ну, Саша Соколов – то же самое: вот это вот плетение строчки, которое там идёт мимо логики совсем, а – вот такое плетение строчки, которое захватывает. Ну, это, наверное, то, что мне интересно. И совсем необязательно должно быть что-то заумное или ещё какое-то, потому что, с моей точки зрения, блестящий мастер слова – это Стивенсон, и "Остров сокровищ" – это вообще фантастическая книга, там такой слог вкусный! Но так же, – хотя здесь уже трудно сказать, потому что… я, когда был маленьким, читал "Уловку-22" Хеллера, и потом выходила такая "Поправка-22". "Уловку", опять-таки, не сравнить с оригиналом, но написана она просто фантастическим языком! А "Поправка" – там всё время спотыкаешься, она уже такая, не смешная.
…[у Беккета], во-первых – слог, а во-вторых, у него есть то, чего… То есть это вообще над литературой; то есть это опять-таки может там где-то личное, не личное: он же не заботится там особо о красивости слога, но – для меня, по крайней мере – то, что читаешь, Трилогию ["Моллой" (1951), "Малон умирает" (1951), "Неназываемый" (1953) – ред.]: там какая-то животная энергия просто. Вот как животное продирается по жизни, вот такое: [показывает] "Ыы…" И там такое же вот. Я даже не знаю: это литература, не литература – что это? Энергия прёт от каждого слова. Цепляние за жизнь. Хотя в основном все умирают, вот.
Вот "Голова-нога" – она чисто под впечатлением Беккета. То есть такое как раз и продвижение инвалида.

ГОЛОВА-НОГА
("АНАБЭНА", 2001)

Губы одна к другой прилипли,
Чтобы зубы изо рта не выпали.
Замотал ресницы, связал,
Чтобы не вывалились глаза.

Из окна навеки железный гон,
Бросишь руку – вспомнит, вернёт сама.
Взял, одел, пошёл и сошел с ума.
Ни один не ворон со всех сторон.

Я иду дышу,
я иду дышу,
Я иду ды.
В голове на ходу образовываются ходы.
Замотал, запутал, залепил, завязал.
Вцепился в последнее, чтобы не падал.

Я иду дышу,
я иду дышу.
Голова-нога, голова-нога,
Голова-нога, голова-нога.

А я уже, похоже, не могу молчать –
От молчания лопается кожа на плечах.
Забываю знакомые имена.
Ощущение под превращается в ощущение на.

-----------------------------------------------------------------------------

ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ
("В БАГДАДЕ ВСЁ СПОКОЙНО", 1989)

Сегодня, ты знаешь сам,
Сегодня мы приносим сверхурочно жертву богам.
Нефть, газ,
Нефть ушла от нас.
Жертвобригада вновь перевыполнит план.
Новую жертву в заклан!
Нефть ушла от нас!
Ты – жертва. Не стоит ныть.
Ты – жертва ради нефти, ради жизни.
Нефть – чтобы жить!
Рост, вес.
Битва за прогресс!
Наша надежда – жертвобригадный подряд.
Боги зачтут и простят.
Нефть ушла от нас!
О, боги, где ваш ответ!
О, боги!
За квартал какая жертва, а нефти нет.
Ост, вест
Выразят протест.
О, мистер Джонсон, мистер Степанов – Гуд бай!
Богом заброшенный край.
Нефть ушла от нас!

– Русская проза, в той же мере – что?

– В той же мере? Трудно сказать, тоже сущест... но все же разные: и Достоевский, и Толстой, – в смысле, Толстой, который он же Алексей. (Со Львом чё-то тяжело.) Вот, а […] "Граф Калиостро" – великолепная повесть. Вот, и… Да много: Вересаев очень нравится, Андреев очень нравится. […] Леонид. Ну, другой-то, он же – не особо литератор. […] Ну, понятно: Булгаков, Шварц… На самом деле очень много, поэтому я не могу на ком-то, на чём-то остановиться.

[ТОЛЬКО МУНДШТУК КУПИЛ] – С музыкой. […] С музыкой – то же самое. Много чего слушаю. Раньше – больше слушал. Первая пластинка, которую купил, – тогда же диски "торговали", "фарцовали"… первая пластинка у меня была "Слейд Алайв" ["Slade", "Slade Alive", 1972 – ред.]. [Кому-то] Помнишь – это 68-й какой-то год или… Не помню. Там: "Е-е-е-е-Е!". Потом появилась… вот первые три пластинки, которые купил, это были "Слейд Алайв", потом Полис – как-то "Регата…" ["The Police", "Reggatta de Blanc", 1979 – ред.] – с английским языком проблемы – и "Цеппелин", который первым я услышал последний [диск; "Led Zeppelin", "In Through The Out Door" ("Вход через выход"), 1979 – ред.]. Какой год-то это? Это 79-й год, да. Значит – 15 лет. 16 лет. Какая разница, с чего начинать – с первого или с последнего?! Ну и там дальше пошли там всякие Заппы, "гаражи", Грегори-Пегари [смеётся] и так далее.

– А сейчас?

– Да что-то появляется, да, но в молодости-то все открытия – они более яркие. […]
Лёнька слушает безумное количество музыки; Колик [Николай Рубанов – музыкант: саксофоны, бас-кларнет, жалейка и др. духовые, синтезатор – ред.] – наверное; Павлик [Павел Литвинов – музыкант: перкуссия – ред.] – вряд ли; у него там довольно узконаправленное. Боря [Шавейников подсказывает: "Консерватор!"] – консерватор, да.

– [Смеются] Только Дип Пёрпл?

– […] Ну, там, "Кинг Кримсон" и всё, такие…
Периодически вылезает куча каких-то вещей, которые […]… Куча таких вещей, которых я не слышал. Они приходят периодически со стороны, очень странно. […] Это не ко мне, я не готов говорить на эту тему. […] Я каким-то образом, может быть, разбираюсь, – ну не разбираюсь даже, нет […], – просто более информирован на поле литературы.

– Разделение труда?

– Да нет, ну почему; разделение – не разделение, просто, – ну да, Боря на барабанах играет, я тексты пишу, в этом плане – разделение. […] А в плане музыки… Скажем, обсуждать со мной живопись бессмысленно, потому что я много чего видел, но у меня почему-то идиотизм на фамилии художников и так далее и так далее; я могу сказать, что типа вот "пропёрло", "вставило"… […] Кандинский – просто фантастический. И – много всего. Дали, Пикассо и… Но чтобы я что-то сказал, что я в этом понимаю – нет. […] Я даже не могу это обсуждать, потому что начинаю забывать фамилии, сбиваться: кто чего сделал, кто чего нарисовал. Поэтому о музыке я тоже могу говорить очень узко, потому что, там… […] – вставило, не вставило, где там чё-то слушал, надо так напрягаться и… Не готов, не могу. Таких каких-то откровений – нет, вот такого не было, поэтому я и не готов.

– То есть и трубу тоже Вы так, самодеятельно освоили?

– Да, и трубу, и трубу тоже! Не помню, 3-4, там, года назад, как она появилась; это просто наш московский друг Дима Ицкович – […] вот, у него просто стояла дома как-то там, каким-то образом досталась, […] и он сказал: "Надо?" Я говорю: "Давай, попробуем, интересно". Вот: так появилась труба. Вот, потому что как раз появились какие-то альбомы, где приглашались духовые секции, и, собственно, брать нового человека в коллектив, чтобы сыграть две ноты, смысла не было, – а попытаться как-то их, там, из себя выдуть… […] [Оживляясь.] Это даже непонятно откуда пришло. […] У меня труба появилась как бы вот случайно, да, и я за неё взялся потому, что до этого уже на каких-то альбомах, – там, "Жилец вершин"… "Чайник вина", – вот, там периодически возникали духовые музыканты, – да и на "Птице" то же самое. Вот, приглашённые; причём они иногда возникали сами, – кто-то приходил, говорит: "Вот, хочу поиграть" – "Ну, давай!"; иногда они приглашались, потому что слышалась здесь какая-то, там, духовая… […] [Аркадий Шилклопер], он, так, очень быстренько всё сделал, – буквально минут за 15, за 20: послушал песню, причём...

– "Уши"?

– Нет, нет, нет! Там он… Главное – что он играл "Спи солдат"; валторна там замечательная! […] Бывший наш гитарист, Дима Матковский, он так вот написал произведение, серьёзное; на ноты его разложил, вот… и – с классическими музыкантами, как бы, хотел его… Это его, как бы… Музыка. [Смеётся, не удержав серьёзный тон] Но она слушалась достаточно сладко, и, эээ… то есть нужно было чем-то её разбавить. И Лёнька, по-моему, предложил: если бы Олег прочитал свой самый гаденький стишок ["Уши" – ред.] на это, то вот на такой сладкой музыке это как бы так… слушается. Вот, да, – и он [Матковский] как раз подыскал каких-то музыкантов, – кто там что будет помогать, там, какой-то струнный квартет, ещё там кто это дело записывал… Вот, и… А, и Шилклопера; и его попросили ещё и "Спи, солдат" поимпровизировать. Ну, он так, очень легко это делает. То есть он, даже песню не послушав, – там, один куплет дослушал: "А, ну всё, понятно!" Ну и – давай: наиграл чё-то, насвистел: "Дрррррр, Трррррррррр: ну, выберете, что надо, всё". – "Всё, спасибо". […] Ну, поскольку саксофон-то у нас всегда […]; духовые – они хорошо очень звучат, если их много. […] У нас вот, просто для чего говорю, с целью "раскрашивания" саксофона и всяческих всевозможных дудок, – они же все по-разному звучат, и вместе очень хорошо получается. А потом подумали, что специально брать человека нет смысла 2-3 ноты взять на трубе… ну, вот: беру. Труба появилась случайно совершенно. Может быть, если бы Ицкович не подарил, то… Я к ней только мундштук купил.

[ДОРОГА НА КОЛЁСА НАМАТЫВАЕТСЯ] – Это Кристофу вопрос: "Русская группа за границей". Это наш немецкий менеджер, который нас вытащил – Кристоф Карстен. Ну, не вытащил, – мы первый раз ездили в Германию с таким туром, 5 или 6 концертов, такая "красная волна". Там были… странная такая достаточно подборка: мы были, "Ва-банк", "Звуки Му", и Катя Суржикова. [Имя последнего исполнителя вызывает всеобщее оживление.] Это 89-й год. Вот. В общем, кто куда попал там, как бы. Но там же, где-то на каком-то из концертов Кристоф нас встретил. Он в замечательной организации работал в то время, которая называлась "Das Taxi". Это такое как бы альтернативное такси, туда [набирали] всех бывших алкоголиков, наркоманов и так далее. Ездят свободно, не напрягаясь, расслабленные. Их останавливаешь, там какой-нибудь такой рэп жуткий на всю мощь, и такой негритосина в дредах. Вот. Кристоф там как раз отвечал за культуру, то есть организовывал всякие праздники, футбольные матчи, – ну, у них там организация, это же немцы всё-таки. Ему "АукцЫон" понравился, и они с приятелем решили немножечко поработать, помочь.
[…] Сейчас мы туда не ездим так, как ездили раньше. Может, интерес пропал уже, потому что везде уже искатались и...[…] Когда первые разы мы выезжали за границу, когда большие туры Кристоф начал делать, у нас бывало и 20, и 22 концерта за месяц. Вначале было очень много, и раскручивались как нормальная такая, ну, европейская группа. То есть не для русских, а просто по клубам. И было такое, что человек 10 на концерте, 15, там; через полгода приезжаешь – больше, 40 человек; ещё через полгода – много. И в каких-то городах собирали тысячу, полторы тысячи.[…]

– Когда так много времени проводишь вне родины… переформировала среда?

– Да. Оцыганились. Да. Месяц-полтора. Оцыганились. Потому что уезжаешь на месяц, 2-3 недели поколбасился в автобусе – уже так: "Домой…" Домой приехал, 2-3 недели посидел – обратно хочется, в автобус. […] Там главный плюс, с моей точки зрения, что мы таким чёсом по Европам научились чисто играть для себя. Вот – это. Потому что иногда бывало, что вообще никого на концерте не было. И решили, что лучше веселить друг друга, чем веселить публику. Это очень сильно помогло в том плане, как более-менее надо играть. Ну и – да, ощущение… Самое замечательное, это когда: как дальнобойщики, там, – Боря или Витя – сесть перед стеклом впереди, да? И – всё... Когда из города выезжаешь, есть такое волшебное ощущение, когда дорога на колёса наматывается; ночь, кроме дороги ничего нет. И, когда уезжаешь, всё: все проблемы остаются там, сзади – всё, что было. К этому так, засасывает.
[…] В основном пропал интерес, больше интерес, потому что очень трудно выйти, например, во Франции на французскую публику. Тогда это было, потому что "АукцЫон" был не так раскручен, и нам было интересно играть, нам было интересно раскручиваться как французской группе, или как немецкой группе, – как любой. А сейчас... […] В том же самом Нью-Йорке, когда настоящий какой-нибудь американец идёт по Манхеттену, видит очередь человек на 300 русских, – он перейдёт на другую сторону, а лучше за квартал обойдёт. [Смеются] Не пойдёт в этот клуб! Поэтому, скажем, раз в год хорошо съездить по Америке; вот, мы опять сейчас собираемся. […] А так ездить… Раз в год – хорошо, но Москва ближе. [Смеются]

– [Директор "АукцЫона" Сергей Васильев]: А про рыбалку в Сиэтле ты рассказывал?

– А у нас такого вопроса нет.

[ДАНЕЛИЯ ОЧЕНЬ НРАВИТСЯ] – […] Из кого – из наших? Из наших – Данелия очень нравится. По-моему, это самый "плотный" из наших – "не провальный", имеется в виду, – не вспомнить у него фильма, который… Из зарубежных – очень люблю Кар-Вая. Кар-Вай, Жене, Джармуш.

[ЕСЛИ БЫ И НЕФТЬ ЕЩЁ УШЛА] – […] Скажем, если брать какую-нибудь [песню с диска] "Вернись в Сорренто", то это вообще, там, с поэтической точки зрения – такие же рифмованные шуточки или ещё что-то. Потом "Багдад" ["В Багдаде всё спокойно", 1989 г. – ред.] был – тоже попытка работать с образами, но и попытка привнести какую-то идею. Тогда начитались Гофмана замечательного. […] Вот, начитались Гофмана, и решили привнести гофманскую атмосферу на какую-нибудь Богом забытую страну, где кроме нефти ничего нет. Да. Но: что бы стало, если бы оттуда и нефть ещё ушла? Ну вот. Это был такой театральный подход, а после этого уже, на этом как раз всё закончилось. Дальше уже пытались как бы не придумывать текстов.
[…] Пока ты пытаешься услышать эти слова, которые стоят за этой музыкой, пока их не надо придумывать… Потому что очень много – не знаю, как западных, – скажем, наших исполнителей, которых где-то когда-то чего-то "пёрло", и было ощущение, что вот они там что-то слышат; а потом проходит время, и ты понимаешь, что они уже перестали всё это дело слышать и начинают это дело придумывать. И как бы мне скучно и неинтересно; кажется, что пока это дело всё слышится – нет такого, чтобы придумывать текст. Есть какие-то попадания.

– Песня "Зимы не будет" представляется каким-то качественным прорывом к тому, что вы делаете сейчас…

– Наверно, да, наверно. Но, на самом деле, это же постоянно: "Бодун" – другое качество пошло; "Птица" – следующее; тот – дальше. Лёнька, например, вообще не любит слушать старые альбомы. Хотя – было там… Я не могу сказать, что я их, там, слушаю, – но, по крайней мере, мне лично за них не стыдно. То есть я понимаю, что-то, там: слабенький текст, сырой, с моей точки зрения, но на то время – это было искренне! И сейчас это тоже искренне – так, как это происходит. И что-то меняется, сами меняемся…

– Ваш рост, трансформация – очевидны, но это всё как бы "за кадром"…

– Ну, естественно, да.

– А что было по этой дороге, как это выглядело, что?..

– Жизнь, Жизнь. [улыбается]

[КАК СЛЫШИТСЯ] – Личные местоимения "ты", "он" и их формы в "Зимы не будет" и новейших песнях, словно её продолжающих, – "тебя Он любит", "от себя до Тебя помещусь я весь", – надо писать с заглавной или с маленькой буквы?

– Да не знаю. Это вообще писать не надо, это слушать надо. А слушать – как угодно: хоть с большой, хоть с маленькой. […] Как слышится – так и пишется.

[ВМЕСТЕ ВЫПЛЫВАЕМ / ЧТО-ТО ДРУГОЕ] – …в стихах… незаконченность: "собака на"… Это чему-то соответствует?

– Да тоже трудно сказать. Для каждого – своё, и хорошо. Зачем это описывать? […] Но было просто как бы настроение; ты понимаешь – оно недосказанное: [чуть интонируя] "ля-жет-тень-собака-на". И в этом-то и кайф этой недосказанности. Но я опять говорю, что стараюсь на эту тему не задумываться. Как оно получилось – так.
[…] Так это же не ко мне! Это же не ко мне, потому что… А трудно сказать. У меня отмазка-то одна и та же всё время: там музыка-то есть! И я пытаюсь услышать, о чём это.

– А почему они… кажется… грустные?..

– Не знаю. Нет, я уже сказал, что я просто не задумываюсь, – стараюсь, по крайней мере, не задумываться. Грустные или весёлые, они должны появляться сами, слова. Какие появляются – такие появляются. Какие там… весёлые… Я аккуратно очень стараюсь относиться к этой теме как раз, всячески избегаю того, что: придумал – не придумал, почему такие – не такие. Какие получаются! Не хочу как раз ничего придумывать. Хочу пытаться это дело как-то слышать, расшифровывать – то, что уже там есть. Так к этому и отношусь.
Дело в том, что они все делаются абсолютно одинаково. […] Всё, чем я занимаюсь, сводится к тому, что я пытаюсь услышать эти слова – не придумать, а услышать. С Лёнькой вместе. […] Всё сидится там где-нибудь на кухне, с гитарой, с Лёнькой, и пытается всё это дело всё написаться. Вот: он под гитарку, а я… А я, типа, думаю, о чём он поёт. […] Пытаюсь услышать, о чём он поёт. Вот. Это… Ну, какое-то там такое состояние выше тебя, потому что не… Нельзя написать слово. Иногда бывает, что полгода песня делается, иногда – за один день. […] Потому что это ж надо услышать! […] От некоторых такое светлое ощущение – появляются светлые такие; от других – что-то мрачное.
Процесс происходит достаточно однообразно. Он всегда один и тот же. Мало того, что однообразно, – я почему и не могу вспомнить когда что писалось и как, – потому что всё одинаково, на той или на другой кухне, там, с гитарой и так далее. Или на той или другой квартире. Всё. Остальное всё то же самое. И все разнообразия, которые возникают в текстах, они – исключительно от той музыки, от которой они отталкиваются. А процесс однозначен до безобразия. Что-то играется, потом ты ходишь несколько дней, воешь про себя, наматываешь, наматываешь, опять садишься, там, чё-то получается, не получается, какие-то пробуешь… Иногда бывает, что просто пишешь специально какую-то там "рыбу" для того, чтобы проверить спрятанный в ней один слог или одно слово. Потому что так просто спеть слово нельзя: за одно слово зацепился – начинаешь вокруг него разворачивать всё это, к нему.
Грубо говоря, музыка – это есть некий сигнал или некий знак, который надо расшифровать, […] либо словами, которые совершенно не обязательно должны быть связаны какой-то логической цепочкой, – а иногда это вообще должны быть не слова, а какие-то звуки, которые в этом есть. Поэтому и появляются там эти "на", "у", "при", "да", там, какие-нибудь; "жидогола" там та же самая, "зага-загала", там. Чувствуешь, что вот они, да! Эти там должны быть! […] Но это не спонтанно, это очень долго иногда бывает. Ну, то есть, услышать – не услышать, найти, по крайней мере, соответствие вот этого слова тому. Спонтанно – это можно наболтать чисто ритмическую структуру. А ритмическая структура, она же может не соответствовать музыке, движению мелодии, ещё чему-то, ещё чему-то; данному вокалисту данного ансамбля… Поэтому: надо самому услышать; потом это услышать от него; понять, что это всё неправда – на самом деле он тут другое поёт; и так далее.

– Со стороны Лёни всегда есть полное понимание Вашего смыслового, словесного наполнения мелодии? Или такая задача не ставится?

– Нет, во-первых, не ставится, а во-вторых, – он же тоже слышит, как это звучит; причём... ну, как: вместе выплываем, потому что иногда мелодия какая-то есть, которую приходится потом ломать, потому что… я говорю, что это… не живёт так, человек не разговаривает в такой интонации, как вот тут в мелодии происходит.
[…] Поначалу, когда и музыка была попроще, и… Почему сейчас в основном мои тексты, а не Олеговские, да? Потому, что Олег занимается другим делом – он стихи пишет. А как-то их "скрестить" уже практически не получается – потому что положить стихотворение, придумать на него музыку, это уже и Лёньке неинтересно: как это – придумать?! Он даже, наверно, и не понимает, как это делать. И пытаться как-то переделывать или коверкать стихотворение под уже готовую музыку – тоже как-то непонятно. Поэтому как раз в основном сейчас по-другому всё это происходит. Вот.
Ну, то есть просто стихи – они, на данном уровне существования коллектива, они вряд ли могут стать музыкой, вряд ли могут стать песнями, – отдельно звучащие стихи. Ну то есть уже привыкли немножечко по-другому делать.

– Какие песни делались "на одном духе", быстро?

– Я сейчас уже не вспомню. Ну, ранние какие-то – они быстро очень делались. Первые. Попроще ещё подходили [к сочинительству]. […] Вот быстро написалась, из таких, хороших песен… [Сомневается.] Ну, тоже – "быстро": она, там, какая-то задумка была, просто ещё не пробовали… [пауза] Я даже не знаю, как объяснить; метод такого глубокого погружения, когда ходишь, про себя всё время поёшь, вот, а потом… мелодия, там: [глухо, отстранённо] "а-а, а"; ноешь-ноешь-ноешь, там, – с утра до вечера иногда; спать не можешь – ничего не можешь; всё время ка… карусель. А потом, как бы, сели: раз, вдруг – всё! Ну вот, например, таким образом написалась "Ночь-ягода". Вот. Некоторые – очень долго не получаются. То есть какое-то там… "Далеко" – почти год писали. […] "Далеко" – помню, потому что мы её год мурыжили – вообще никак! А потом – во сне приснилась! Куплеты были написаны давно. Ну вот. Из сна. Причём целиком! Да, да-да. Полностью. Музыкально – было, да. Причём давно написали, легко написались куплеты, а… [тяжко] Вообще никак припев не писался то есть!..

– Лёня ещё и "Сонь" поёт на эту мелодию…

– […] Те времена, когда было уже "Далеко", но не получалось, никак было не написать этот припев, и мы были в Америке, и, по-моему, Хвост тоже был в Америке, да, и Лёнька ему, мол: давай попробуем – там, типа, не получается. И они сделали вот эту вот "Сонь" с Хвостом. И там интересно получилось другое – что там, скажем, какие-то слова такие, которые в припеве опять-таки, они почему-то одинаковые! – "далека", "далеко", "далека-далека" – они всё равно, слова какие-то пересекаются, хотя всё это делалось параллельно, вообще независимо! Вот.

Дмитрий ОЗЕРСКИЙ

ДАЛЕКО
Далеко, далеко ли далёко,
Одиноко ли, ой одиноко.
Не жалей его, не жалей -
Не до плохо ему,
Не до смеха.
И уехал, опять не уехал.
Сон не до покой его ничей.
Падал на,

Солнце в губы крича.
День от месяца
Нынче ключик, очаг,
Поднебесица.
Сладко стелет,
Сядет у плеча
Ночь от года ничья,
Ночь от года ничья.

Далеко, далеко ли далече.
День от ночи ложится на плечи.
Не жалей его, не зови.
День от ночи, неделя от ночи,
И не хочется, если не хочет.
Сон не до покой его живи
Падал на

-----------------------------------------------------------------------------

Алексей ХВОСТЕНКО

СОНЬ
Сонь плыла сплетаясь с небом
Камень вышла на дорогу
Кто на этом свете не был
Тот забудет понемногу
Кто огонь любил сжигая в ней
Съедобные лекарства
Для того придёт нагая
Полудева-полуцарство

Сонь от сони текла
День от месяца
Далека, далека
В небо лестница
Сонь от сони
Соня далека
Далека, далека
Далека, далека

Конь послушник вдохновенья
Седока в повозке прячет
Лось её гуляя тенью
Весь сжевала всю до клячи
Только пень и обнимала
Течь от берега осока
Удаляясь понимала
Сонь науки и урока

Скажем, стихотворение, которое из написанных не для "АукцЫона" стало… – даже непонятно вот, всё равно песней не стало! – то есть вот это вот: "всё профукал профукал…" – оно всё равно существует не как песня… стихотворение под музыку. […] Лёня в своей жизни написал… С первой программы, одно из первых стихотворений. ["Чудный вечер" – "Давай откроем эту дверь…"; также "Муж", альбом "Лиловый день" – ред.] Ну, может правильно, что не пишет, потому что так мы друг друга держим в руках. Потому что сам человек к своему тексту относится по-другому, и к своей музыке. Написать очень много всякой ерунды никем не контролируемо – это очень большая опасность. А самому ндравится: так здорово написал! [Смеются] […] Иногда текст, который у меня написан, – я считаю, что он хороший, мне нравится, – вот Лёньке не нравится, не звучит: значит переписываем… [Пауза.] Пытаемся слушать что-то другое. Почему и хорошо, что мы работаем вдвоём. […] Вот текст, я там что-то своё слышу, – а на самом деле он пустой и бессмысленный. И когда ты слышишь, как его Лёнька поёт, или как ему это нравится или не нравится, – сразу понятно, что это всё не то. И точно так же у него происходит часто с композиторством, когда он придумывает какую-то песню, я слушаю… Так… Для него это своё, но так как бы... Немножечко правим друг друга. Немножечко друг друга правим! В этом отношении.

– Кажется, в отличие от большинства современных авторов вам удаётся избегать навязчивых "тёмных" тем – это сознательно?

– Да нет, сознательно – нет. Петь-то чернуху не хочется. А я уже говорил, что у нас сознательно мало что происходит. Куда оно ведёт – туда оно и получается. Когда пытаешься там услышать, чего там поётся, в этих песнях [смеётся] – оно, чего-то, и ведёт. Вот. В чернуху – нет, не ведёт. И хорошо.

[НЕМНОЖЕЧКО ДРУГОЕ / КУХОННАЯ ГИТАРА] – Реально ли из зала повлиять на ход концерта, заказать ту или иную песню?

– […] Из толпы – можно не напрягаться, потому что всё равно Фёдоров это дело всё игнорирует, и что играем на концерте – не оговаривается. Какая песня играется следующая – вот чё ему в голову пришло, то и играется. Повлиять на это из зала невозможно.

– Ваш с Лёней концерт на двоих – эксперимент, начало нового направления или просто для удовольствия?

– На Брестской [клуб "На Брестской" – ред.] была первая совместная программа. Скорее это разовая акция. Для удовольствия делается всё. А разовые акции… […] На том же самом "Лиловом дне" положен, к примеру, такой же принцип – то есть [используется] такая тупая мыльничная драммашина – но как бы опять из-за этого возникает другое настроение. Пространство всё равно разрывается, потому что такая кухонная гитара на фоне тупой "мыльницы", забитой какой-нибудь в программу, и каких-то ещё там звуков, сверху навороченных, – она выдаёт немножечко другое настроение, которое не делается с "АукцЫоном", не делается на его сольных концертах, не происходит со Старостиным, не происходит с Волковым, – где бы он эти песни ни играл. Ну, то есть – просто ещё вот в таком варианте.

– Планируется ли совместный диск?

– Да нет. Вроде нет. За это у нас [твёрдо, веско] композитор отвечает.

– Это не было похоже ни на один вариант исполнения.

– Правильно, поэтому это и происходит, что хочется, – я так понимаю – Лёньке хочется разные грани, чтобы не одно и то же было.

[ЗА ПРЕДЕЛАМИ] – Насчёт, что существует за пределами – практически ничего. То есть всё как-то связано с "АукцЫоном". Существуют ещё попытки заниматься каким-то писательством, но это всё в стол. Ну, то есть как "в стол", – не в стол, а… есть там несколько стихотворений, которые не аукцыоновские просто, случайно они, там...
Прозы – какие-то попытки, ничего готового. [куски] Есть, большие.
Там есть ещё другая вещь; что из этих стихов, которые пишутся, они все, – их там, может, штук 10-15, – но они, вот, как правило, все недоделанные, потому что вдруг чё-то начинает "переть" – начинаешь писать, всё; оно закончилось – ты написал, и ты понимаешь, что его нужно… дальше над ним работать. А на этом всё как бы останавливается. […] Ну, так. В основном, заниматься чем-то на стороне мешает лень.

[ТИХО] – Любимые места в Питере? Очень нравится Васильевский и... Район, – как он? – где канал Грибоедова… Канал Грибоедова и Васильевский [остров] – любимые места. Города нравятся… […] Прага очень нравится. Очень нравится Тюбинген: пряничный, совершенно пряничный город! В Америке – не нравится. Ну, там как: на природе очень хорошо. В Москве – тяжело. Тяжело, потому что мы ещё когда писали, там, все эти… Ну, вот, когда из города поменьше приезжаешь в город побольше, – ты чувствуешь, наверно, энергетику, не энергетику – не знаю, там... Слишком много людей, давит вокруг – такой пресс. Сейчас немножечко пообвыкся; раньше – вообще! Приезжал к друзьям – из дома не выходил. А когда писали "Птицу" – [ребятам] а мы не только "Птицу" там писали, да? Да. В этом самом, в са… Горьковский сад, да? Парк Горького называется. В Парке Горького, да? Вот, и… Вроде это парк, и всё нормально там: птички и… А я никак не мог понять, а потом… – там со всех сторон слышно такое: [зловеще] "УУУУУУУУ", – то есть там везде, везде вот эти трассы, машины… то, что сливается, – может, даже и не слышно, но вот это "ууууууууууууууу" – оно висит постоянно. Вот, поэтому с Москвой тяжёлые отношения. Не потому, что… Когда живёшь, то привыкаешь. А тут как бы вроде тоже другой город, а приезжаешь, и – ТИХО!

[ЧТО-НИБУДЬ ХОРОШЕЕ] – Это – последний? [Смеются.] А что ж я могу дать? […] Нет, я даже не знаю. Что сказать? Всё хорошо! Вот. Я – счастлив. Что… Чего и всем желаю.
[…] Жизнь прекрасна! Что есть…

P. S.
[НИ МОЛОКА НИ БАБЛОСОВ] – У меня была интересная история; сейчас заговорили – я вспомнил… Проблема с желудком давно очень, и молоко покупал ещё в те времена, когда оно было во всяких там треугольничках, в нормальных бутылках стеклянных и так далее. И когда снимались во "Взломщике", там делали как раз концерты, и на них приходили люди с такими… на цепочке – бутылочки молочные. Фанатели. Ну да. […] Дело в том, что я уже сколько существую в группе, я всё время говорю, что: постоянно на концерте, постоянно с молоком, всегда и везде, – найдите спонсора! Мне даже денег не надо. Просто молоко на халяву. Наконец-то Серёгу пробило! [Сергей Васильев высказывает предположение, что к постоянной халяве Озерский быстро привыкнет.] Да и хорошо! Почему нет-то? [безнадёжно] Я всё понял: то есть всё это болтовня пустая. Никаких "баблосов"!

P. P. S.
Кому: журнал НАШЛИ nashli@inbox.ru Дата: Tue, 05 Apr 2005 02:08:43 +0400 Тема: "Озерский, интервью"
"Тысяча извинений за несвоевременное ознакомление с почтой, интервью просто волшебное, улыбался, смеялся, хихикал и т.д. Вот что значит речь не юноши, но мужа. Создаётся очень правильное ощущение […]. Так, типа, как, ну, как бы и порадовался, в смысле, что, вообще, да, очень круто. Замечание только одно […], а в остальном всё чистая правда. Как в жизни. С огромным приветом, вот, ну, типа, Я."

Дмитрий Озерский [поёт песню Хвоста, с чувством]: "Мы всех лучше, мы всех краше…"